шелкового, практически не получал государственной помощи. Хотя Берлин-Потсдам и Магдебург были единственными двумя производственными центрами надрегионального значения, сравнимыми с Гамбургом, Лейпцигом или Франкфуртом-на-Майне, в средних провинциях королевства существовало множество менее значительных центров производства. Даже в совсем небольших городах, где основным источником дохода было сельское хозяйство, могли быть значительные локальные концентрации ремесленной производственной деятельности. Например, Штендаль в Альтмарке к западу от Берлина мог похвастаться не менее чем 109 мастерами-ремесленниками в текстильной отрасли. Во многих таких местах во второй половине XVIII века произошли значительные структурные изменения, когда отдельные мастерские постепенно интегрировались в разрозненные мануфактуры. Даже небольшие ремесленные города могли стать важными "островками прогресса", способными заложить основы последующего промышленного развития.83
За ускоренным ростом вне государственного сектора наблюдала разнообразная предпринимательская элита, чьи отношения с государственными экономическими ведомствами были более сложными, чем позволяет меркантилистская модель. В течение десятилетий после 1763 года происходила быстрая консолидация новой экономической элиты, состоящей из промышленников, банкиров, оптовиков и субподрядчиков. Хотя они оставались тесно связанными со старыми городскими олигархиями, их экономическая деятельность постепенно разрушала структуры традиционного корпоративного социального порядка. Это были не безвольные "подданные", чьим главным стремлением было урвать несколько крошек со стола государственных предприятий, а независимые предприниматели с сильным чувством своих индивидуальных и коллективных интересов. Они часто пытались повлиять на поведение правительства, иногда путем открытого протеста (как, например, во время депрессии 1760-х годов, когда был организован коллективный протест против правительственных торговых ограничений), но чаще через личные контакты. Это могло происходить на разных уровнях - от петиций самому монарху, писем высокопоставленным чиновникам центрального или провинциального аппарата до контактов с государственными агентами на местах, такими как налоговые комиссары и фабричные инспекторы (Gewerksassessoren). В ходе расследования предполагаемой коррупции тайного советника Урсинуса из Пятого департамента были обнаружены многочисленные свидетельства частных и официальных контактов с наиболее уважаемыми берлинскими купцами и промышленниками - Вегели, Ланге, Шмитцем, Шютце, ван Астеном, Эфраимом, Шиклером. Такие контакты между бизнесменами и чиновниками были обычным делом. Свидетельства о них мы находим, например, в переписке тайного советника финансов Иоганна Рудольфа Фэша, директора Пятого департамента после отъезда Маршалла. Во Франкфурте-на-Одере местные чиновники и бизнесмены даже регулярно проводили конференции, на которых обсуждали меры правительства по стимулированию торговли. Например, в 1779 году группа хлопковых предпринимателей - де Титр, Оэмигке, Эрмелер, Зибург, Вульф, Ютербок и Симон - отправилась в Пятый департамент, чтобы выразить жесткий протест против последних мер правительства.84
Государство, со своей стороны, было более открыто для влияния из этой сферы, чем можно было предположить по известному презрению Фридриха к купцам. Среди ближайших советников короля было не менее дюжины известных предпринимателей и промышленников. Например, к текстильному предпринимателю Иоганну Эрнсту Гоцковскому и магдебургскому купцу Кристофу Госслеру иногда обращались за официальными докладами по вопросам государственной политики, как и к влиятельным крефельдским производителям шелка Иоганну и Фридриху фон дер Лейенам, которые в 1755 году за свои услуги королю были удостоены титула "королевского коммерческого советника" (ko niglicher Kommerzienrat).
Если сам монарх и чиновники центральной бюрократии были открыты для влияния со стороны деловых кругов, то это в еще большей степени относилось к местным представителям государства в городах. Многие налоговые комиссары рассматривали себя не столько как исполнителей государственной воли на местах, сколько как проводников информации и влияния с периферии в центр. Их легко было поставить на службу местным предпринимателям - например, в 1768 году налоговый комиссар Каниц из Кальбе на реке Заале требует снять ограничения на торговлю с Саксонией, чтобы местные производители шерсти могли продавать свои товары на Лейпцигской ярмарке. Откровенность (даже грубость) отчетов, поданных некоторыми провинциальными чиновниками, говорит о том, что они рассматривали свой вклад, основанный на знании местных условий, как важнейший корректор заблуждений центральной бюрократии.85
7. Борьба за мастерство
16 декабря 1740 года Фридрих II Прусский вывел армию в 27 000 человек из Бранденбурга через слабозащищенную границу габсбургской Силезии. Несмотря на ветреную погоду, пруссаки пронеслись по провинции, встретив лишь легкое сопротивление австрийских войск. К концу января, спустя всего шесть недель, практически вся Силезия, включая столицу Бреслау, была в руках Фридриха. Вторжение стало важнейшей политической акцией в жизни Фридриха. Это было решение, принятое королем единолично, вопреки советам его самых высокопоставленных дипломатических и военных советников.1 Приобретение Силезии навсегда изменило политический баланс в Священной Римской империи и ввергло Пруссию в новый опасный мир политики великих держав. Фридрих прекрасно понимал, какой шок произведет его нападение на международное мнение, но вряд ли он мог предвидеть европейские преобразования, которые развернутся после этой легкой зимней кампании.
ФРЕДЕРИК УНИКАЛЬНЫЙ
Стоит задуматься о человеке, который единолично развязал Силезские войны и оставался хранителем территорий Гогенцоллернов на протяжении сорока шести лет - почти столько же, сколько и его прославленный предшественник Великий курфюрст. Личность этого одаренного и энергичного монарха приводила в восторг современников и с тех пор восхищает историков. Однако понять, кем был король, не так-то просто, поскольку Фридрих был чрезвычайно многословен (его посмертно опубликованные произведения насчитывают тридцать томов), но редко раскрывал себя. Его письма и речи отражали характерное для XVIII века уважение к esprit - стиль был афористичным, легким и экономным, а тон всегда отстраненным: энциклопедическим, забавным, ироничным или даже насмешливым. Но за вымученными гэгами сатирических стихов и холодной, рассудочной прозой исторических мемуаров и политических записок сам человек остается неуловимым.
В превосходстве его интеллекта сомневаться не приходится. Всю свою жизнь Фредерик поглощал книги: Фенелон, Декарт, Мольер, Байль, Буало, Боссюэ, Корнель, Расин, Вольтер, Локк, Вольф, Лейбниц, Цицерон, Цезарь, Лукиан, Гораций, Грессе, Жан-Батист Руссо, Монтескье, Тацит, Ливий, Плутарх, Саллюст, Лукреций, Корнелий Непот и сотни других. Он постоянно читал новые книги, но также регулярно перечитывал наиболее важные для него тексты. Немецкая литература была для него культурным слепым пятном. В одном из самых смешных излияний литературной желчи XVIII века Фредерик, ворчливый шестидесятивосьмилетний старик, осуждал немецкий язык как "полуварварский" идиом, на котором "физически невозможно", даже для гениального автора, достичь превосходного эстетического эффекта. Немецкие писатели, писал король, "получают удовольствие от рассеянного стиля, они нагромождают скобки на скобки, и часто вы не находите до конца страницы глагол, от которого зависит смысл всего предложения".2
Фредерик так остро ощущал потребность в обществе и стимулировании книгами, что во время кампаний у него была передвижная "полевая библиотека". Писать (всегда по-французски) также было важно не только как средство донести свои мысли до других, но и как психологическое убежище. Он всегда стремился сочетать смелость и стойкость человека действия с критической отстраненностью философа. Его соединение двух видов, заключенное в юношеском самоназвании "roi philosophe", означало, что
